Бремя идолов - Страница 61

Но на самом деле ему было стыдно, что в семнадцать лет у него ничего не получается. И Коля никому не рассказывал о своих неудачных опытах общения с девушками. Один раз его даже взяли с собой к проституткам. Но он был зажат, скован, а когда дошло до главного, просто сбежал, почувствовав запах дешевого одеколона, так явно напомнивший ему запах грязного белья.

Но вот вернулся из армии Артем. Он пришел совсем другим человеком. От его прежнего добродушия не осталось и следа. Теперь это был мрачный, вечно куривший молодой человек, который часами сидел на табуретке, уставившись в одну точку.

Все его попытки устроиться на работу ни к чему не привели, и Кошкин пообещал помочь Артему с устройством.

К тому времени среди отобранных Кошкиным ребят произошел еще один отбор.

На этот раз более суровый. Из двадцати пяти отобрали двенадцать человек, которые стали заниматься по особой программе. Коля уже стал заместителем руководителя группы. Руководителем же в их группе единогласно был избран Павел, обладавший феноменальной способностью переносить любую боль. Павел, казалось, был сделан из особого материала. Когда однажды стекло разрезало ему руку, он перевязал рану и терпел до самого вечера, не сказав никому ни слова. Для Павла не существовало авторитетов, за исключением Кошкина, который стал для него настоящим примером для подражания. У Павла был тяжелобольной отец, не выходивший из дома. Матери своей он не помнил, она умерла, когда мальчику было пять лет… И подсознательно он винил свою покойную мать за то, что оставила его одного, осуждал и своего больного отца, ставшего сапожником и чинившего обувь всей улице; из-за него приходилось драться с соседскими ребятами, дразнившими Павла всякими обидными прозвищами.

Впрочем, в их группе вообще не было ребят из благополучных семей. Это иногда удивляло Колю — казалось, кто-то специально их отбирал. У каждого из них была своя трагедия в доме, свое одиночество, своя боль — рана, которую нельзя бередить. У доброй половины ребят не было отцов, у двоих — матерей; причем если Павел жил с больным отцом, то парень по имени Славик жил у тети. Его родители погибли в автомобильной катастрофе, и сестра матери взяла его на воспитание, благо была старой девой.

Кошкин не любил много говорить. Он показывал и требовал повторить за ним каждое движение. Лишь однажды он взорвался — когда вместе с несколькими ребятами шел по бульвару и увидел девочек с двумя ухажерами — те сидели на лавочке. Девицы были явно местные. На них были совсем коротенькие мини-юбки, и они смеялись шуткам долговязых кавказских парней, не скрывавших своего повышенного интереса к двум малолеткам. Девчонкам было лет шестнадцать-семнадцать, парням — по двадцать с лишним. И хотя все сидели на скамейке и мирно беседовали, Кошкина это почему-то задело.

— Суки, — громко сказал он. — Б… продажные.

Девочки в испуге переглянулись, не понимая, кого хромой имеет в виду. А Кошкин изрек еще кое-что, после чего у кавказцев вытянулись физиономии; девушки же покраснели до корней волос.

— Ты кто такой? — вскочил один из парней. — Уходи отсюда, инвалид.

Палочка, на которую опирался Кошкин при ходьбе, часто вводила многих в заблуждение. Казалось, этого человека можно толкнуть — и сбить с ног. Но толкать Кошкина не рекомендовалось никому. Первый парень бросился на него, но тотчас же отлетел к скамейке. Второй попытался ударить Кошкина — и оказался на земле. Кошкинские ребята хотели вмешаться, но тот крикнул:

— Не лезьте! — И ребята замерли, зная, что наставник ничего не повторяет дважды.

Это была даже не драка — побоище: двое молодых кавказцев против офицера спецназа, пусть даже и хромого. В какой-то момент один из парней вытащил из кармана нож, что и решило его судьбу. Кошкин не просто отнял нож, он избил обоих до потери сознания — переломал им ребра, изувечил лица, отбил почки, словно вымещал на этих «пришельцах» всю свою ненависть к «черным», когда-то лишившим его стопы. И хотя стопу Кошкин потерял в бою, когда выстрелом из миномета его ранило в ногу, он тем не менее не скрывал своей ненависти к «черным», из-за которых закончилась его карьера военного.

Прохожих, пытавшихся унять разбушевавшегося спецназовца, не подпустили ребята. Лишь когда оба кавказца лежали на земле без движения, Кошкин наконец успокоился. Он погрозил кулаком обезумевшим от страха девочкам и сказал:

— Пошли отсюда. — После чего повернулся, поднял свою палочку и зашагал по аллее — герой в глазах окружавших его ребят.

С этой минуты ненависть к «черномазым» овладела душами кошкинских ребят.

Теперь они охотились за каждым кавказцем, появившимся на их улицах. Нет, они не брили черепа, как фашиствующие молодчики, не катались в черных кожанках на мотоциклах — просто помнили установку: любой «черный» это не просто враг; это насильник, покушающийся на честь русских женщин, это хитрый торгаш, обманывающий москвичей на рынках, это враг, убивающий русских парней. И они мстили «врагам».

Несчастные приезжие часто даже не понимали, за что их бьют. Один раз, правда, вышла осечка. Выяснилось, что они избили итальянца, которого приняли за грузина. Итальянское посольство выступило с гневным заявлением, участковый несколько дней собирал «объяснительные», но потом Кошкин отправился в милицию и все уладил. Другой раз оказалось, что парни избили архитектора, имевшего московскую прописку, но оказавшегося, на свою беду, осетином. Эта ошибка стала для ребят уроком. Теперь они не бросались на каждого прохожего, а выясняли, куда он идет, откуда приехал, с кем встречается и почему. Среди смуглых людей могли оказаться и москвичи, а также граждане других государств — таких они не трогали. Били только «людей кавказской национальности», «чуреков» — тех, что из среднеазиатских республик, и негров. Арабов почти не трогали, вьетнамцев и китайцев отпускали, надавав им тумаков и отобрав весь товар.